Что это могло быть за место, я не имел ни малейшего представления; мысли мои по-прежнему путались, но я различил разноцветные ковры и гобелены, изящно отделанные столики, стулья; оттоманки, диваны, хрупкие вазы, расставленные повсюду, а также изящные орнаменты на стенах очень странные, но в то же время смутно напоминавшие что-то очень хорошо знакомое. Я все еще продолжал осматриваться кругом, а мною уже начинали завладевать совсем иные ощущения и мысли. Медленно, но неотвратимо, подавляя сознание и заглушая все иные впечатления, наступал на меня дикий страх перед неизвестностью; он только возрастал оттого, что невозможно было понять его причину, он таил в себе какую-то угрозу, нет, не угрозу смерти, а чего-то иного, неизъяснимого, невиданного, невыразимо более ужасного и отвратительного, чем смерть.
Я быстро понял, что источником моего страха и ужасным его символом было не что иное, как это невыносимое биение: непрестанные удары отзывались в утомленном мозгу со способной свести с ума силой. Они доносились откуда-то извне снизу и вызывали в сознании чудовищные образы. Мне казалось, что некто или нечто скрывается от меня за шелковыми занавесями, развешенными вдоль стен, за стрельчатыми окнами с переплетами и что недоступность этого нечто моему взору является великим для меня благом. Я заметил, что на окнах а их было так много, что это как-то сбивало с толку есть ставни, и принялся закрывать их все подряд, стараясь не смотреть наружу. На одном из столиков лежали кремень и точило, с помощью которых я зажег свечи в стоявших у стен канделябрах. Закрытые ставни и яркий блеск свечей создали ощущение относительной безопасности и несколько успокоили меня, хотя я и не сумел окончательно отгородиться от монотонных ударов прибоя. Теперь одновременно со страхом я почувствовал ничуть не меньшее возбуждение: мне захотелось непременно выяснить, откуда идет этот необыкновенный шум, хотя я все еще ужасно боялся его.
|