Он не хотел, чтобы она присутствовала при страшной картине бреда, который неизбежно должен был наступить. Он попросил ее поцеловать брата на прощанье, пока он лежал тихо и неподвижно, совсем как хрупкий мальчик, каким он когда-то был. Таким она и оставила его – странного, помешанного, читавшего по звездам гения, которого она так долго лелеяла, и образ, который она унесла с собой, был мил ее сердцу.
Дальтон же, вероятно, унесет с собой в могилу более жестокое воспоминание.
Его опасения насчет бреда подтвердились, и все ночные часы он с трудом сдерживал судороги безумного страдальца. То, что он слышал из этих распухших, почерневших уст, он не повторит никогда. С тех пор он уже не был прежним Джеймсом. Он уверен, что никто, услышав такое, не сможет остаться таким, как был. Поэтому ради всего мира он не осмелился рассказать об этом и благодарил Всевышнего, что его невежество в некоторых научных областях, сделало многие из этих откровений загадочными и бессмысленными для него.
К утру Кларендон внезапно пришел в себя и заговорил твердым голосом:
– Джеймс, я не сказал тебе, что нужно сделать со всем этим. Вычеркни все греческие записи и отошли мою тетрадь доктору Миллеру. И все остальные мои записи, какие найдешь. Он – крупный специалист, и его статья лишь подтверждает это. Твой друг в клубе был прав.
Но все, что есть в клинике, нужно уничтожить. Все, без исключения, живое или мертвое. Адская чума заключена в бутылках на полках. Сожги их, сожги все!
Если хоть что-то уцелеет, Сурама разнесет черную смерть по всему миру. И самое главное, сожги Сураму. Это существо не должно дышать чистым воздухом небес. Ты теперь знаешь, почему этому существу нельзя позволить остаться на земле. Это не будет убийством – Сурама не человек; если ты все так же религиозен, как был, Джеймс, мне не надо убеждать тебя.
|