Я кочевал по городам и весям, работал в моргах, на кладбищах, как-то раз даже в крематории – одним словом, везде, где мне только предоставлялась возможность находиться рядом с мертвецами, которых я так боготворил.
Потом разразилась мировая война. Я ушел на фронт одним из первых, вернулся одним из последних. Четыре года кровавого Ада, тошнотворного смрада разрытых дождями траншей, оглушительной канонады обезумевших орудий, многоголосого гула язвящих пуль, гигантских фонтанов дымящейся крови, смертоносного дыма газовых атак, причудливых груд исковерканных тел… четыре года небесного блаженства!
В каждом блудном сыне живет неосознанная тяга к возвращению в те места, где он провел детские годы, и через несколько месяцев я уже петлял по знакомым с детства улочкам Фэнхэма. Ряды ветхих, убогих лачуг, давно покинутых жильцами, тянулись по обе стороны дороги, отражая тот общий упадок, в который пришел городок за последнее время. Лишь в нескольких домах еще дымились очаги, и среди них был тот, что я некогда называл родным. Проезд, заросший травой и лопухами, пустые глазницы окон и простирающийся за домом запущенный сад – все это служило немым подтверждением сведений, добытых мною путем осторожных расспросов и заключавшихся в том, что ныне под этим кровом ютится семья одного горького пьяницы, еле сводящего концы с концами за счет поденной работы, которую ему дают соседи из жалости к его забитой супруге и хилому, недоразвитому ребенку. В общем, та романтическая дымка, что окутывала мои воспоминания о Фэнхэме, рассеялась без следа, и под влиянием минутного порыва – порыва глупого и сумасбродного – я направил свои стопы в Байборо.
И здесь годы сделали свое дело, но только в обратном смысле. Тот небольшой город, каким я его запомнил, вырос почти вдвое, и это при том, что война лишила его немалой части трудоспособного населения. Помимо моей воли ноги привели меня к месту моей бывшей работы.
|