Для меня не было мертвеца настолько отвратительного, чтобы он не мог приводить меня в нечестивый экстаз, и вскоре я в совершенстве овладел спецификой своего ремесла. Каждый очередной труп, проходивший по нашему ведомству, означал для меня исполнение сокровенных желаний, сулил мне часы предосудительных наслаждений и вызывал то неистовое буйство крови, благодаря которому моя мрачная миссия превращалась в источник высшего блаженства. Но за всяким чувственным пресыщением следует расплата, и в скором времени я уже с ужасом ожидал наступления тех дней, когда у меня под рукой не будет трупа; в такие дни я призывал непотребных богов самых нижних кругов ада наслать скорую и верную смерть на всех без исключения жителей города.
А потом настали те незабываемые безлунные ночи, когда над землей низко стелились густые облака, и можно было видеть, как закутанная в плащ фигура пробирается, согнувшись в три погибели, по неосвещенным улочкам городских окраин. По той осторожности, с какой кралась эта фигура, прячась за деревьями и поминутно озираясь, можно было догадаться, что она замышляет недоброе. После каждой из таких ночных прогулок первые страницы утренних газет пестрели заголовками, оповещающими падких на сенсации читателей об очередном кошмарном злодеянии; во множестве статей смаковались жуткие, кровавые подробности чудовищных зверств; абзац за абзацем полнились самыми невозможными предположениями и нелепыми подозрениями. Все это лишь утверждало меня в собственной безнаказанности, ибо кто мог хотя бы на минуту заподозрить работника похоронного бюро – учреждения, где смерть, по общему мнению, была повседневным явлением – в том, что он будет искать облегчения от властного зова натуры в преднамеренном убийстве своих ни в чем не повинных сограждан? Каждое из своих преступлений я разрабатывал с маниакальной изворотливостью, варьируя способы и орудия убийства таким образом, чтобы никому даже в голову не пришло, что все они являются делом одной и той же пары обагренных кровью рук.
|